Раньше ругались – месяцами могли не разговаривать, но жили вместе и ничего. А теперь – как отрезало.
– Ой! Ты что тут делаешь? – Анна Николаевна вздрогнула от неожиданности, едва не споткнувшись о ноги мальчишки, сидевшего на лестнице, когда вышла из лифта.
Пареньку на вид было лет десять, и лицо его выражало такое же раздражение, как у только что подравшегося воробья. Синяк под глазом выдавал недавнюю драку: фиолетовое пятно расползалось, грозя вскоре закрыть глаз. Анна Николаевна, заметив это, нахмурилась и снова задала вопрос:
– Ты почему тут сидишь?
Мальчик явно не горел желанием отвечать, но, подняв взгляд на маленькую, хрупкую, словно фарфоровую фигурку, Анну Николаевну, тихо пробормотал:
– Маму жду. Здравствуйте.
Анна улыбнулась. Раз здоровается, значит воспитание не подвело. Мальчик был ей незнаком, хотя она знала всех детей, живущих в этом доме. Обычно соседи пролетали мимо неё, как ветер, с наушниками в ушах, не оборачиваясь. «Зачем задерживаться ради старушки?» – думали они, не уделяя ей ни капли внимания. Анна Николаевна на это не обижалась. Ещё бы! Когда-то она помогала Кириллу с верхнего этажа, возилась с Димой со второго. Но это было так давно, что никто уже и не помнил. Хорошо хоть матери не забыли.
– И тебе не хворать! С кем отношения выяснял?
– Чего?
– Фонарь, спрашиваю, у тебя откуда? Вон на лестнице как светло стало! Мама твоя на электричестве сэкономит. По делу дрался или так?
– По делу, — проворчал незнакомец. – Без дела только дураки кулаками машут.
Мальчишка поднялся, тщательно отряхнув куртку, и оказалось, что ростом он аккурат с Анну. Глаза непонятного, карего с зеленью отлива, уставились прямо в Аннины васильки и что-то такое было в них, что Анна Николаевна кивнула каким-то своим мыслям, а потом спросила:
– Ключи забыл?
– Ага.
– И долго тебе маму ждать?
– До вечера. Она на работе. Вы не волнуйтесь. Я тихо посижу.
– А чего мне волноваться? Я одним ухом уже совсем не слышу, а вторым – вполовину. Хоть скачи, хоть кричи – не побеспокоишь. А вот сидеть в холодном подъезде – не самая лучшая затея. Маме твоей только на лекарства работать не хватало. Пойдем.
– Куда?
Мальчишка отпрянул от Анны и схватил со ступеньки рюкзак, готовясь дать деру.
– Чего испугался? Я, конечно, бабка вредная, но тебя ж не знаю пока, поэтому меня до поры до времени можешь не бояться. Вот, если ты наш палисадник вытопчешь или мячиком стекло мне разобьешь, тогда другое дело. Хотя… Если в мое окно попадешь, то я тоже ругаться не буду.
– Почему?
– Потому, что на четвертом этаже живу, если ты не заметил. Это ж каким футболистом надо быть, чтобы так бить? Тебя сразу в сборную определят, не меньше! А я страсть как люблю футбол смотреть по телевизору! На стадион-то уже опасаюсь ходить, старая стала, а так – пожалуйста!
Мальчишка вытаращился на Анну, не зная, верить или нет, тому, что она говорит, но словно кролик за удавом пошел за ней, остановившись только тогда, когда та открыла свою дверь, немного повозившись с заедающим замком.
– Я не могу! – замотал головой мальчишка.
– Почему? – Анна удивленно оглянулась. – Я же сама тебя позвала. А! Поняла. Мы же не знакомы! Анна Николаевна Сорокина я.
Она протянула мальчишке узкую свою ладошку и наклонила голову, ожидая ответной реплики. Парень поколебался слегка, а потом все-таки осторожно пожал сухие узловатые пальцы и ответил:
– Андрей Сергеевич Гаврилов.
– Вот и познакомились! – Анна распахнула дверь пошире и кивнула новому знакомцу. – Заходи! Гостем будешь!
Фома и Лорд кинулись было навстречу хозяйке, но увидев Андрея, попятились и зашипели.
– Это еще что? Кто вас воспитывал, аспиды? Гость в доме, а вы ругаетесь? Брысь!
Виновато завертев хвостами, коты завились под ногами, мурлыча так, что Андрей удивленно поднял брови:
– Вот это громкость!
– Это ты еще не слышал, как они орут, когда голодные! Тогда «караул» кричи – не слышно будет! – Анна поставила на тумбочку сумку. – Что встал? Проходи! Чай пить будем и фонарь твой прикрутим слегка, а то мама испугается.
– Не испугается.
– Что так? Часто дерешься?
– Да нет. – Андрей разулыбался. – Я вообще-то человек мирный. Это так… «Прописали» в новой школе. Ожидаемо.
– Вот как? Что-то я раньше о таком не слышала.
– А у вас дети есть?
– А как не быть? Двое. Дочка и сын. Только они уже взрослые давно и живут далеко. А ты? Один у мамы?
– Один. Пока один.
– О, как! Мама прибавления ждет?
– Ага. У меня скоро сестра будет.
– Это хорошо. И девочке повезло.
– Какой девочке? – не понял Андрей.
– Сестренке твоей. Вон, какой брат старший будет у нее!
– Да уж! – Андрей вдруг насупился.
– Что такое?
– Не сильно ей гордиться мной придется. Я слабый.
– Чего вдруг? Из-за того, что драться не умеешь?
– Ага.
– Один на один отношения-то выясняли?
– Нет! – Андрей удивленно глянул на Анну Николаевну. – Их трое было.
– Трое? И всего один фингал? А ты молодец! – Анна достала из морозилки пакет со смородиной и постучав им об стол, приложила к щеке мальчика.
– Ууууй! – щеку обожгло холодом, и Андрей взвился над старенькой табуреткой, напугав пристроившихся рядом любопытствующих котов.
– Холодно?
– Очень!
– Терпи! А то потом глаз открыть не сможешь.
Чайник тихонько запел, постепенно набирая громкость, и Анна потянулась за старенькой банкой в красный горох, где хранила самый вкусный чай.
– А чего ж мама работает, если на сносях? Декрет не положен ей, что ли?
– Скоро уже уйдет.
– А папа ваш что говорит по этому поводу?
Андрей насупился и замолчал, перебирая пальцами ягоды сквозь тонкий пакет.
Анна оглянулась на гостя и спросила:
– Что замолчал? Говорить не хочешь об этом? Так и скажи. Со мной можно не миндальничать. Я же старая, все понимаю.
– Не хочу о нем… Мы теперь сами…
– Ясно. Сами, так сами. Я вон дочку с мужем поднимала, а все равно непросто было. А у твоей мамы вон какая поддержка!
– Какая?
– Так, ты же у нее есть. Большой и сильный.
– Я?
– А то кто же? Если против троих не побоялся выйти, то и с остальным сдюжишь. Пей чай-то. И варенье ешь! Я сама варила. Правда, это уже последнее. Дачи у меня больше нет, а значит, в следующем году и варенья будет не так много.
– А почему дачи нет? – Андрей сунул в рот выловленную из хрустальной розетки ягодку, слизнул с ложки капли клубничного варенья и зажмурился от удовольствия. Вкусно! Как бабушкино! Он тоже так варила… Чтобы ягодка целой оставалась и сладко было до приторности… Как странно… Бабушки нет уже два года, а он вкус варенья помнит. И даже больше его помнит, чем ее лицо…
Андрей сердито шмыгнул носом, прогоняя непрошенные слезы. Пока бабушка была жива, у них все было хорошо. Когда мама с папой ссорились, Андрей знал, что мать соберет их вещи и они на неделю-другую уедут к бабушке. Ему там было всегда хорошо, ведь бабушка его любила и маме всегда помогала. Правда, отца Андрея она почему-то не жаловала, но всегда молчала, когда он приезжал. Андрей пару раз слышал, как она говорила дочери, когда та просила поговорить с мужем, что разбираться они должны между собой сами.
– Муж да жена – одна сатана… Вот и решайте, как оно вам лучше-то будет. При чем здесь я? Коли решишь, что семейная жизнь твоя закончилась – тогда помогу, а так – не мое это дело, промеж вас влезать. Какому мужику понравится, что его теща воспитывает? Только хуже будет. Он у тебя неплохой. Не пьет, не бьет, зарплату всю до копеечки приносит. Тебя и сына любит, я же вижу! А остальное – это уж ваши с ним дела. Сами и разбирайтесь. Только, когда отношения выяснять будете – про мальца не забудьте. Вы теперь не только за себя отвечаете. У вас ребенок.
Что случилось между родителями, Андрей не знал. Просто однажды проснулся, а отца и след простыл. Мама долго плакала, а потом все куда-то ходила, оформляя бесчисленное количество каких-то документов. А после объявила Андрею, что они с отцом разводятся. И мало того, квартира, в которой они жили – продана и жить они теперь будут в другом месте. Потом был суд, где Андрея спросили, с кем он хочет остаться. Андрей посмотрел на отца, который прятал глаза, и сказал, что хочет жить с мамой. Как он мог ее бросить? Она же тогда осталась бы совсем одна, да еще и с Дашкой в перспективе. То, что сестру будут звать Дарьей, они с мамой решили почти сразу.
– Андрейка и Дашка! Звучит, мам?
– Звучит. Только лучше Андрюшка и Дашенька, а?
Мама тогда впервые улыбнулась за все время, и Андрей решил, что больше не даст ей плакать. Хватит! Он вообще никогда не видел, чтобы мама столько ревела. Как маленькая…
– Потому, что я ее продала.
Ответ Анны Николаевны прозвучал так неожиданно громко, что Андрей невольно вздрогнул. Надо же, как задумался! Даже забыл, где он!
– А зачем?
– Детям деньги нужны были срочно. А как я могла им отказать? Да и тяжело уже мне на дачу ездить. Мало того, что свои кости старые туда тащить, так еще и этих двух охламонов. А они тяжелые! Ты не смотри, что худые. Весу в них прилично. Я двоих за раз уже и не подниму. Даром, что вот этого, Лорда, я подобрала, когда он размером меньше моей ладони был. Слепой, полумертвый… Еле выходила.
– А по нему не скажешь! – Андрей осторожно протянул руку и погладил большого черно-белого кота, который обнюхал его пальцы, а потом ткнулся лобастой башкой в центр ладони, разрешая себя погладить. – А почему его зовут так странно?
– Лорд? Был такой певец. Я как услышала, как это чудо мяучит, так уже и не думала, как назвать. Очень уж мелодично пел. Потом, поняла, что погорячилась.
– Почему?
– Лорд, ну-ка, покажи Андрею, почему я тебя полным именем не зову. – Анна Николаевна намазала кусочек хлеба маслом и поманила кота.
Басовитый вопль, который раздался в кухне, заставил Андрея удивленно мигнуть.
– Ничего себе!
– Вот и я о чем! Так это он сыт. А если бы голодный был – еще не так орал бы.
Андрей слушал про кота, ел варенье и думал о том, что впервые с того дня, как папа отвернулся от него, выходя из суда, ему не больно и спокойно. Что было в этой странной бабушке, которая наливала ему вторую чашку чая, в ее котах, ластившихся к нему, становясь на задние лапы и пытаясь дотянуться до лица и тронуть за подбородок? Андрей не знал. Он только понимал, что здесь ему хорошо и спокойно. И очень хотелось привести сюда маму, чтобы и она тоже почувствовала, как легче становится дышать и тот ком, который скрутился внутри, мешая дышать, постепенно разворачивается, расправляется и словно растворяется, уходя, чтобы уже не вернуться.
С мамой Анну Николаевну Андрей познакомил вечером, когда она вернулась с работы и отругала его за то, что не позвонил.
– Андрей, ну как так можно?
– А что бы ты сделала? Бросила бы все и приехала? Мам, я уже не маленький!
– Да кто бы сомневался! – Лена потрепала сына по макушке и осторожно тронула за щеку. – Больно?
– Уже нет. Анна Николаевна сказала, что это все холод. Если сразу приложить, то потом легче проходит.
– Спасибо вам! – Лена устало кивнула соседке. Странно, что раньше она ее не видела. Хотя… Жили они с сыном здесь недавно и еще не успели познакомиться с соседями.
– Не за что, милая. Я всегда рада помочь. Делать-то мне все равно больше нечего.
Как не отнекивалась Лена, но отказать Анне Николаевне не смогла и скоро уже сидела на маленькой кухне, совсем как недавно ее сын, гладила котов и пила чай с вкуснейшим вареньем, чувствуя, как уходит куда-то усталость, а на сердце становится чуть светлее.
Тот вечер стал началом странного и очень хорошего знакомства. Андрей теперь после школы частенько забегал к Анне Николаевне, чтобы погладить котов и спросить не надо ли чего. А Лена нет-нет, да и заходила вечером, чтобы рассказать, как прошел день и попросить присмотреть за сыном. Ей было так легко и спокойно с этой женщиной, что она удивлялась сама себе. До этого никто, кроме мамы, не вызывал у нее подобных эмоций.
– Это потому, что я старая, Леночка.
– Скажете тоже!
– И скажу! Старость, конечно, не радость, но в ней тоже есть свои преимущества. Если старик умный, то знать будет, где что сказать, а где и промолчать, если разговор того требует. Опыт… сын ошибок трудных… Мне бы раньше вот так уметь! Может и жизнь бы иначе сложилась.
– Почему?
– Потому, что иногда молчание — это даже не золото. Мы скоры на гнев, на то, чтобы выяснять отношения, а потом приходит такой момент, когда понимаешь, что все это пустое. И доказать свое, настоять – это чаще всего глупость, которая иногда стоит всей жизни. Словом-то обидеть даже легче, чем делом. Если проступок еще простишь, как-то забудется со временем, то слова, удивительное дело, все помнят! И вроде забыл, простил, а нет-нет, да и вспомнится. Резанет остреньким, заставит думки крутиться вокруг сказанного снова и снова. И нет спасения от этого. Никуда не денешься. Если только деменцию заработаешь и тогда все уже станет неважно, а будет только хорошо. Но мне и такой милости не дождаться. Я, как на грех — здоровее не видали! Что, загадками говорю?
– Ага.
– Да просто все, Лена. Я язык свой укротить не умела в свое время, вот и разладила все. С дочкой договориться не смогла, потом с невесткой общего языка не нашла. Вот и сижу теперь как сыч в дупле. Никому не нужна и неинтересна.
– Обиделись на вас за что-то?
– Есть такое. Не могу сказать, что я обижала их специально. Но кому же понравится, когда тебе все без обиняков как есть говорят? Никому. А я глупая была. Где надо бы – не молчала. Где не надо – говорила и не всегда с любовью. Это сейчас я умная. Знаю, как надо, а тогда… И вернуть ничего не получится уже.
– Вы совсем рассорились?
– Нет. Только я точно знаю, что случись что – никто не кинется мне помогать.
– Скажете тоже! Вы же мамой как были, так и остались. Как можно бросить мать, когда ей плохо? Да и вы, разве им не помогаете? Андрей сказал, что вы дачу вон продали, чтобы детям помочь.
– Продала. Только это уже не помощь. Это само-собой разумеющееся.
– А они вам помогают?
– А зачем? У меня пенсия хорошая, да и подрабатывала я все время. Мне хватало.
Лена задумчиво крутила в руках чайную ложечку с затейливой ручкой.
– Неправильно это…
– Что именно, Леночка?
– Родители есть родители. Мы можем ссориться с кем угодно, но разве можно просто выбросить из жизни того, кто тебе эту самую жизнь дал? Отстраниться, уйти в сторону вот так просто?
– Можно. И даже нужно иногда. Родители ведь тоже разные бывают. Кто-то рядом встанет и будет стоять до последнего, а кто-то еще и в спину подтолкнет, чтобы упал да в луже извалялся.
– Зачем?!
– Не знаю. Может быть для того, чтобы так вот уму-разуму научить. Только, не работает это. Шишек человеку и так по жизни хватает, а вот плеча рядом – не всегда. И кому, как не родителям то плечо подставлять? Я вот раз оступилась, не подставила, и теперь полной ложкой расхлебываю.
– Расскажите.
– Интересно тебе?
– Конечно. Ведь у меня сын растет. Дочка скоро будет. А я не знаю, как надо, как правильно. С отцом их вот разошлась, а не знаю, хорошо ли сделала. Ну, изменил он мне. По злости, после того, как поругались сильно, а я простить не смогла. Мы вообще с ним сложно жили. Слишком разные и слишком похожи. Разные, потому, что видели нашу жизнь по-разному. Он хотел, чтобы я дома сидела, детьми занималась, а я хотела работать. А похожи, потому, что оба взрывные, слишком эмоциональные и на каждое слово реагируем, а язык за зубами держать не умеем. Раньше ругались – месяцами могли не разговаривать, но жили вместе и ничего. А теперь – как отрезало. И люблю его до сих пор, а простить… Не могу ничего с собой поделать… Ни ради себя, ни ради детей…
– Так может, и не надо? Дай себе время. Живет он с той?
– Нет. Там ничего серьезного не было. Просто мы поссорились, разошлись на время. Но разве от этого легче? Мать его звонила. Уговаривала меня опомниться. Мол, дети у нас. А я что… Разве могу с собой что-то сделать, если мне противно?
– Не ломай себя. Не надо. Если ради детей простишь, то жить будете, конечно, но радости от этой жизни тебе не будет. Да и детям тоже никакой. Потому как, если матери счастья нет, то и детям его не будет. Они же все видят, хоть и не всегда понимают.
– Вам Андрей что-то говорил?
– Не особо. Но вижу, что тяжело ему. Понять не может, что происходит, а ему это надо. Ведь ищет виноватого, а вас не винит. Поэтому додумается рано или поздно до того, что это он виноват в том, что происходит.
– Почему?!
– Так все дети устроены. Им до наших взрослых разборок дела нет. У них свои мысли на этот счет. И если мать с отцом чего не поделили – виноватого долго искать не будут. Себя назначат. И не дай Бог тебе хоть полусловом это подтвердить. Тут же ребенка своего потеряешь. Я это точно знаю.
– В этом беда ваша?
– Ага. Я в свое время с дочерью и мужем вот так сильно поругалась. Вроде и повод серьезный был и права я в чем-то была. А повела себя глупо. – Анна Николаевна помолчала, а потом вздохнула, подвинула поближе чайник с заваркой и начала рассказ. – Верочка у нас была красивая. Про таких говорят – «ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца». Мы с мужем ростом маленькие, коренастые, а она — как тополек — стройная и высокая. Вся какая-то… Легкая, нежная… Всякая мать своего ребенка хвалит, но здесь мне и душой кривить не приходится. Как в возраст вошла – красивее девушки не было в районе. И надо же было такому случиться, чтобы полюбила она вовсе не принца, а совсем даже наоборот… Непутевый он был. Гуляка и выпивоха. А ей казалось, что лучше и на свете нет. Долго любовь эта не продлилась. Он девочку мою бросил, но она уж ребенка ждала. И тут дернуло меня праведницу включить… — Анна Николаевна смахнула слезы и обняла сунувшегося под руки Лорда. – Мне бы поддержать дитя своего, а я ей скандал закатила. Что кричала, как ругала – уж и не помню, а она ничего не забыла… Хлопнула тогда дверью и ушла. Мы потом с отцом ее всю ночь по городу искали. Чего только не передумали. Переругались так, что даже не смотрели друг на друга. Только и помню, что он кричал на меня, а сам за руку держал крепко, потому, что я от слез дороги не видела.
– Нашли?
– Под утро уже. Я ее тогда обняла, прощения просила, да только все впустую. Не простила она меня.
– Почему вы так думаете?
– Так сама мне и сказала. Потом уже. Когда сына родила. Как не старалась я ей помочь, прощение выпросить, а все впустую. Каждое слово мое помнит, которое я ей сказала тогда в гневе. И забыть не может. А может и не хочет. Я не знаю. Только, после того, как замуж она вышла и уехала, приезжать отказывается. Даже на похороны отца не приехала. А теперь уже и мне обидно стало. Гоню от себя эти мысли, а сама ей простить не могу, что вот так поступила. Он ведь ее любил. Защищал всегда. За что ж с ним так-то?
Анна Николаевна замолчала, а Лена не нашлась что сказать. Дверца, приоткрывшаяся в чужую жизнь и манила к себе, и отталкивала. Но было за ней что-то такое странное и вдруг ставшее понятным и простым, что заставило Лену посмотреть на свою жизнь чуть иначе. И почему-то стало чуть легче. Двинулось и забилось чуть по-другому сердце, а маленькая Дашка вместо сердитого пинка шевельнулась внутри так легко и нежно, что Лена невольно ахнула и прижала руки к животу.
– Пинается?
– Нет… Не сейчас. Так сердито лупила меня в последние дни, а теперь так легонько трогает, словно жалеет.
– Береги свою девочку, Леночка! Как зеницу ока береги! Обидеть дитя своего большого ума не надо, а вот сохранить, любовью отогреть — это… не всегда просто бывает…
– Спасибо, что поделились со мной. Я запомню все, что вы мне рассказали…
После этого разговора прошла неделя. Слякотная, хмурая осень неожиданно для всех решила сдать свои позиции и, махнув на прощание серыми воланами длинной юбки, топнула каблучком и, укрыв дорожки гололедом, ушла, уступив свое время зиме. Снег, выпавший на следующий день после гололедицы, укрыл скользкие тротуары, даря обманчивое чувство устойчивости. Анна Николаевна, которая чуть приболела, и не выходила на улицу почти неделю, решила прогуляться до магазина, чтобы купить себе молока, а котам — свежей рыбы. От подъезда она успела отойти всего ничего. Упала, неловко подвернув под себя ногу, и ее укрыла темнота, забрав с собой боль, которая сотрясла все ее тело так, что крик, готовый сорваться, так и не прозвучал, тут же сменившись хриплым стоном. Прохожие, что шли мимо, на помощь поспешили не сразу. Все торопились куда-то, ведь до выходных оставалось всего ничего, а дел, как всегда, в декабре, было много… Скорая, которая все-таки приехала, вызванная какой-то сердобольной женщиной, увезла Анну Николаевну в больницу, где Лена нашла ее далеко не сразу. Если бы в тот день Анна Николаевна не пообещала ей отдать пинетки, связанные для Дашки, Лена бы и не забила тревогу. Обзвонив все больницы и не найдя соседку, Лена немного поразмыслила, а потом принялась обзванивать их по второму кругу. И нашла-таки Анну Николаевну, которая совершенно не помнила, ни как ее зовут, ни откуда она.
Ни Лену, ни Андрея, Анна не узнала. Смотрела беспомощно, не понимая, кто эти люди и чего они хотят от нее. А Лена, понимая, что произошло что-то страшное, тихонько забрала из вещей соседки разбитый телефон и позвонила бывшему мужу.
– Коля, мне нужна твоя помощь…
Андрей сидел в своей комнате тише мыши, прислушиваясь к тому, что происходит на кухне и впервые в жизни молился, сам того не понимая.
«Пусть они помирятся. Пусть у Дашки тоже будет папа… И у меня… Снова… Пожалуйста…»
Номера дочери и сына Анны Николаевны, которые Николай сумел-таки вытащить из памяти разбитого телефона, заставили Лену радостно захлопать в ладоши.
– Я знала, что ты сможешь! Спасибо!
– Не за что! Лен…
– Коля, я знаю все, что ты хочешь мне сказать. И, может быть даже уже хочу это услышать… Только, давай мы все-таки не будем торопиться, а? Давай не испортим сейчас то, что еще может быть получится? Хорошо? Чаю хочешь?
– Хочу…
Андрей, который слышал весь этот разговор, чуть не закричал, но тут же зажал себе рот ладонью и метнулся обратно в комнату. Права мама! Осторожно надо… Чтобы не испортить… Однажды уже получилось, так что мало ли… Пусть думают. На то они и взрослые…
Утро в больнице всегда было шумным. Бегали перед обходом медсестры по палатам, суетились проснувшиеся больные, спеша умыться и привести себя в порядок. И только Анна Николаевна, прикрыв глаза рукой от яркого света, которым заливало палату зимнее солнце, лежала тихо, пытаясь вспомнить хоть что-то и не находя в памяти ничего, за что можно было бы зацепиться. Поэтому, когда дверь в палату открылась, она даже не повернула головы, ведь никого не ждала, кроме Лены и Андрея, но они должны были прийти только после обеда.
– Мама…
Такой знакомый голос вырвал ее из полудремы, и Анна Николаевна замерла, боясь почему-то открыть глаза.
– Мамочка…
Холодные тонкие пальцы коснулись ее руки и Анна вдруг привычно проворчала:
– Опять без перчаток бегаешь по морозу? Замерзла ведь!
Ладони Анны привычно накрыли руки дочери и память шелохнулась, возвращая утерянное, милосердно и бережно, никуда не спеша и скрывая пока то, что вспоминать не хотелось.
Тёплые губы слегка коснулись её руки, и Анна Николаевна вдруг расплакалась, как не плакала, наверное, с самого детства.
Лена тихонько прикрыла за собой дверь палаты, обернулась к мужу, который помогал ей встретить прилетевшую утром дочь Анны Николаевны, и спокойно сказала:
– Всё, пора ехать. Дальше они сами разберутся. А нам надо котов накормить, а то дом вверх дном поставят. Соседи уже жаловались, что ночью такой концерт устроили, что уснуть было невозможно. И ведь не голодные были — Андрей их утром кормил.
– Утром, да. А на ночь? Мужик на голодный желудок не уснёт, хвост у него или нет. Мяса надо! Есть у нас мясо?
– Нету.
– Тогда едем на рынок. Надо купить мяса и творога. И что тебе ещё хочется?
– Селёдку!
– Будет тебе селёдка.
– Это не мне, это Дашке.
– Все девчонки как девчонки, а твоей селёдку подавай! Может, пирожное купим?
Лена усмехнулась, подумала немного, а потом кивнула:
– Ладно, можно и пирожное. Но сначала селёдка! И запомни — спорить с женщинами бесполезно, только себе дороже.
– Кому?
– Всем! Ну, поехали уже.
