Зинаида была несчастна в браке. Муж Гришка уже несколько лет беспробудно пил, с работы выгоняли, естественно. Кому такие работнички нужны. И весь быт и хозяйство на Зине держалось.
Огород сажала, а потом дарами земли торговала на рынке, посуду мыла в забегаловке, всё же копеечка какая-то, еду отдавали ей частенько, что оставалась на работе.
Шкаф покосился, забор кривой, а Гришке и дела нет. Только с мужиками бы горькую пить.
— Гришка, бессовестный, хоть бы о дочери подумал! Евлампии замуж пора, а кто возьмёт, приданного никакого и отец алкоголик. Хорошенькое наследство. Хорошо, что хоть Клавку, старшую дочь, пристроили.
Ты или пить бросай и иди на работу, или проваливай на все четыре стороны. Я женщина ещё в самом соку, найду себе мужчину по сердцу.
— Ты, Зинаида, крамольные вещи говоришь! Да убоится жена мужа своего! Эти слова тебе говорят о чём то? Совсем страх потеряла, женщина! Лампу замуж заберут, а вот кому ты нужна?
— А это не твои заботы будут уже! Иди хоть сторожем устройся, ну в самом то деле! Вон у Тоньки муж ночами сторожует, а днём по шабашкам ходит. И не пьёт, как ты. И живут хорошо, уток запечённых да бланманже откушивают.
— Терпеть не могу твою Тоньку да мать её Алевтину. Мерзкие бабёнки, скандальные. Василию жизни не дают совсем, только по шабашкам и бегает, на бланманжу им зарабатывает… Кстати, что пожрать есть? И денег дай, или пойду в гараж к Кузьмичу и там напьюсь!
— Тьфу на тебя, морда алкашиная! Не дам ничего! Ходи голодный, не заработал!
Зина в расстроенных чувствах выскочила из дома и направилась к той самой Тоньке. Пожаловаться на Гришку.
— Зина, да что ты его не отмутузишь хорошенько? Как шёлковый ходил бы…
— Ага, легко сказать. Посмотри на меня и на него. Пришибёт же одним пальцем. Хорошо тебе, под два метра ростом вымахала, твой Васька и зыркнуть боится. А мой только и умеет до чёртиков нажираться… Никакой управы. Выгоняю — не уходит. А такой парень был в молодости, мерси-бонжур, культура так и лезла со всех щелей. А сейчас двух слов связать не может.
— Мямля ты, Зинка! Я вмиг бы перевоспитала этого тунеядца! И не два метра я, я метр восемьдесят два.
— Ой, и как же? Смелая такая…
— А давай попробуем, коль не веришь.
— Каким таким образом?
— Напугать его надо. Ты вот говоришь, что терпеть он меня с маменькой не может. Надо ему устроить театр юного зрителя. Я ведь ходила в театральный кружок в детстве, подавала надежды. Из меня, может, вторая Фаина Раневская вышла бы или Любовь Орлова. Да не судьба.
Давай его напоим, и перетянем ко мне домой. Вася мой уехал к родителям картофель копать на пару дней, только я с мамой дома. Очнётся твой дурак — а тут мы. Прикинусь супругой его законной. Он с пьяных глаз ничего не поймет. И ещё. Не пугайся, если битый потом будет. Я за все твои слезы отомщу ему. Согласна?
— Ой, страшно до усёру, но согласна. Выхода нет уже.
Зина купила бутылку водки и вернулась домой.
— Гришка, иди пей. Я сегодня добрая. Можешь всю бутыль вылакать. Праздник сегодня — день рождения комсомола. Я чту его, как свой праздник. Я ведь первая комсомолка района была когда-то, уважаемая личность.
— Зинуля, родная! Вот это я понимаю! Святой праздник как не отметить!
Через полчаса Гришка храпел уже на полу, изо рта лились слюни.
— Тьфу, мерзавец! В гуманоида превратился от водки совсем!
Кто такой гуманоид, Зина не знала, но была уверена, что это очень грязное ругательство.
Побежала к Тоньке. Взяли тачку для огородных дел и вдвоём загрузили в неё пьяное тело Григория. Он брыкался, махал руками, но не проснулся.
Привезли его к Тоньке и вывалили в комнату на пол.
— Всё, иди домой, подруга. Дальше я всё сама сделаю. Вот и маменька моя идёт, сейчас введу её в курс дела.
Зина волновалась, конечно, супруг всё-таки, не чужой человек. Авось Тонька не сильно его отметелит. Ох, что будет, то будет… Зина достала малосольную селёдку и начала есть, вприкуску с черным хлебом и луком. Вкуснотища…
А в это время…
— Тонька, чего это Гришка пьяный на полу валяется? — изумилась Алевтина, зайдя в дом к дочери.
— Ты, мама, участвуешь в грандиозном спектакле. Гришку проучивать будем, чтобы не пил и Зину ценил. Если что, я его жена, а ты тёща. Представь, что нас снимают на кинокамеру. Веди себя как великая актриса.
Алевтина пожала плечами. Вот же дочь затейница, вечно придумывает глупости всякие.
Гришка сладко спал на полу уже целый час, положив руку под голову. Из открытого рта раздавались страшные перекаты храпа.
— Хоть бы не обмочился, ирод, а то полы жалко паркетные. Тоня, что дальше делать?
Тоня подошла со скалкой к Григорию и начала тормошить.
— Опять нализался, скотина! А ну вставай, развалился тут как барин!
Гриша открыл осоловелые глаза, ничего не понимая.
— Что зенки таращишь? Где получка? Пропил опять?
— Какая получка? Тонька, ты чего вообще в моём доме делаешь? Зинка где?
— Какая ещё Зинка? Бабу завёл себе, потрох собачий?!
— Жена моя, Зинаида Тарантаскина!
— Я твоя жена, Антонина, и нет других никаких! А вот и тёщенька любимая Алевтина Ерофеевна!
— Тьфу, что за шутки! — Григорий аж немного протрезвел с перепугу.
— Так где деньги, пропил снова? Ух я тебе задам сейчас!
Тоня замахнулась на него скалкой. Гришка вскочил и начал прикрываться руками. Последнее, что он видел, это ехидное лицо Алевтины.
Утром Григорий очнулся от стука кастрюль на кухне. Он с испугом огляделся, ожидая увидеть там Тоньку с мамой, но их не было. Он был дома. Голова сильно болела, видать перепил вчера.
Встал с кровати и поплёлся на кухню. Зина варила борщ.
— Очнулся, морда твоя бесстыжая?
— Зин, а Тонька где? Алевтина?
— Дома у себя, где же ещё им быть. А что?
— Да сон что-ли приснился, что я ейный муж… Кричала на меня и ногами пинала, скалкой дубасила… Страшный сон…
— Ничего удивительного. Это белая горячка. Тебе лечиться нужно. Кодироваться или что там делают. Иначе в психушку заметут, а я и рада буду. Хуже горькой редьки жизнь наша. Уматывай сегодня же.
— Зина, мне страшно. Это ведь всё как по-настоящему было. И стоит тётка Алевтина, ухмыляется, карга старая. Тёща я твоя, говорит. Это похуже психушки будет, поверь. Потом закружились в танце две ведьмы вокруг меня и давай скалкой лупасить и приговаривать: «Не пей больше, иначе каюк тебе»!
— Вот допился, видишь. Дальше только хуже будет. Очнешься — а Тонька и правда твоя жена. И не сон это вовсе…
— Тьфу три раза! Сплюнь! Знатно я перетрухал, Зинаида. Не дай Бог такое случится… Мне теперь и водка в глотку не полезет, лицо Тоньки со скалкой в руках перед глазами стоит… Психологическую травму на всю жизнь получил! Завтра работу пойду искать, человеком стать хочу, Зина. Оскотинился совсем, крыша вон поехала даже…
— Вот и славно, Григорий! За ум возьмёшься, гляди…
И зажили они с того дня в мире и согласии. На видном месте лежала скалка у Зинаиды, и Гришка вздрагивал каждый раз, глядя на неё. Получку стал жене отдавать, баловал её гладиолусами да скумбрией копчёной. А дочери на приданное насобирал.
А Тоньке Зина подарок сделала — книгу об артистках. Ибо иначе, как великой актрисой её не назовёшь, после такого чудесного исцеления супруга. Талант, одним словом!
